Ушел из жизни раввин Исраэль Пинский

В Иерусалиме в возрасте 93 лет ушел из жизни раввин Исраэль Пинский. Он был преданным хасидом Любавического Ребе. До своего отъезда в Израиль, в 1970-е годы, он являлся одним из столпов еврейского движения в Москве, участвовал в создании синагоги в Марьиной Роще.

Выражаем глубочайшие соболезнования его сыну – раввину Цви Пинскому, деятелю нашей общины, руководителю программы «Старс-Питер», а также всей его семье. Да утешит вас Вс-вышний вместе со скорбящими Сиона!

Публикуем подборку воспоминаний о раввине Исраэле Пинском.

Борух Горин, главный редактор издательства «Книжники»
В Иерусалиме на 94-м году жизни скончался реб Исроэл Пинский. Он уехал из Москвы в 1978 году, но и в 1990 я о нем почти ежедневно что-то слышал. Его отец, р. Шнеур, и он стали связующим звеном между аутентичным Любавичем и новым, «потерянным» поколением. Учителя поколения московских хасидов. Ничего бы, я уверен, без них не было. Ничего хорошего, что до сих пор пробивается несмотря на нас, нынешних, здесь. Пусть его память будет благословенна, а он станет заступником за нас.

***
Мне удалось с реб Исроэлом Пинским пообщаться всего несколько раз. Врезалась в память одна история. Их квартира в коммуналке на Таганке была до войны перевалочным пунктом для земляков отца, приезжавших в Москву из Озаричей по делам. Всяких. В том числе, убежденных коммунистов. Исроэл запомнил, как отец, реб Шнеур, до хрипоты спорил с одним из них, комсомольским вожаком, лично участвовавшим в закрытии озаричской синагоги и в суде над отцом реб Шнеура. Исроэл был озадачен — как можно якшаться с такими безбожниками?! А отец ему только говорил: «Подожди, потерпи!». В 60-е Исроэл встретил этого бывшего комсомольца — он, совершенно разочаровавшийся в идеалах юности, был старостой в минской синагоге. Говорил, что зерно сомнения зародили в нем эти споры в коммуналке на Таганке.

Михаил Гринберг, книгоиздатель
Сегодня умер Исраэль Пинский. Мы его называли Солик. Осенью 69 года он привел меня в первую мою сукку у своему тестю Михлу Дорфману, где мы выпили и в танце я выучил свою первую хасидскую мелодию на слова «уфоратсто...». А потом мы поехали в Салтыковку (или Перловку) и там я впервые от услышал еврейский застольный получасовой драш рава Шнеура Пинского (отец). А в 72-м Солик привел в квартиру моих родителей группу хабадников и поставил мне хупу: его и Мотла Лифшица подписи стоят на нашей ктубе и все эти годы жена моя зажигает свечи на подаренном им медном подсвечнике, а его жена Бетя подарила моей жене Берте израильский халатик. Он был гисбар Хабада в Москве и инженером-химиком. И в Израиле он работал инженером-химиком. И на всю жизнь я запомнил как он процитировал мне,18-летнему парню, фразу из «Еврея Зюса»: «Зачем еврею попугай?..» Всегда помню. И он читал брахот на свадьбах обоих моих сыновей.

Довид Гельман Москва/Иерусалим  
Изроэля звали Солик. Мы были соседями. Он был инженером, как и я. Это уже понятно. Мы жили рядом, я с ним здесь тоже общался. Его сестру звали Анечка. Брат — Натанчик. Его настоящее имя было Исроэль Пинский. Компания у них называлась «Шелопуты». Шелопутинский переулок, все оттуда. Был один известный момент – в Москве и в Ленинграде состоялись два концерта. Приехал знаменитый тенор, Жан Пирс (Jan Peerce), американец, еврей. Он был действительно очень известным, пел в Метрополитен-опера. На этих концертах он исполнял итальянские арии, а в конце – "Авину Малкейну" и что-то на идише. Когда он пел еврейские песни – был экстаз. Все евреи в зале плакали. Это было очень сильное переживание. И Солик был там. И Анечка тоже. Это запомнилось на всю жизнь.

И, наконец, воспоминания раввина Цви Пинского об отце. Из интервью, опубликованного в 2010 
- Я родился в СССР, в религиозной хасидской семье. Cоблюдал Хануку всегда, поэтому даже и не помню, когда впервые увидел ханукальные свечи. Но, конечно, какие-то детские картинки остались. Помню, как отец сидел с ножичком и вырезал для меня из детского деревянного кубика ханукальный волчок – савивон. Но однажды утром в Хануку я проснулся – мне было года три – и увидел рядом с кроваткой «настоящий» яркий пластмассовый савивон. Как отцу удалось его раздобыть – до сих пор не знаю. Я помню менору, которую зажигал мой отец. Это непростая менора: ее подарил отцу старый московский хасид Бенци Клюгвант, родственник Любавического Ребе. Менора была тяжелая, из чистого серебра. Когда, в 1976 году (мне было 5 лет), мы уезжали из СССР, были существенные ограничения на вывоз за рубеж драгоценных металлов. Мои    родители   решили   оставить   в   СССР   все   столовое   серебро, подаренное им на свадьбу, лишь бы взять с собой в Израиль семейное сокровище – менору. Мне хорошо запомнилась сцена в московском аэропорту. Таможенники взвесили менору, обнаружили «лишние» граммы и сообщили отцу: «Чашечки будем свинчивать». После долгих препирательств отец не выдержал и крикнул: «Вы этого не сделаете своими нечистыми руками, лучше я сам!» И как стукнет что было силы кулаком по меноре! Таможенники с каменными лицами процедили: «Уважаемый, не забывайте, что вы пока что здесь, вы еще не там!» В результате менора уехала в Израиль без чашечек. В Израиле ювелир по просьбе родителей приделал новые кувшинчики, и эту менору мой отец до сих пор зажигает из года в год – но, по его словам, «это уже не то!».